Автор: Перед вами текст изложения по русскому языку «Как солнце». Текст предназначен для учеников 9 класса.
Как солнце
Нас было двадцать шесть — двадцать шесть живых машин, запертых в подвале, окна которого упирались в яму, выложенную кирпичом; рамы были заграждены снаружи частой железной сеткой, и свет солнца не мог пробиться к нам сквозь мутные стекла.
Душно и тесно жить в каменной коробке под тяжелым потолком.
Изо дня в день мы делали крендели, сидя за длинным столом друг против друга, и в продолжение многих часов двигали руками и пальцами.
Иногда мы пели, выпевая чужими словами свое тупое горе. Кроме песен, у нас было еще нечто хорошее, заменявшее нам солнце. Во втором этаже дома помещалась золотошвейня, и в ней среди девушек-мастериц жила шестнадцатилетняя горничная Таня. Каждое утро к стеклу нашего окошечка в двери прислонялось маленькое, розовое личико и звонкий и ласковый голос кричал нам: «Арестантики, дайте кренделечков!»
Мы радостно, добродушно смотрели на чистое девичье лицо. Нам было приятно видеть приплюснутый к стеклу нос и белые зубы, блестевшие из-под розовых губ. Мы бросались открывать ей дверь — и вот она, — веселая такая, милая, — входит к нам, подставляя передник, склонив набок голову, и улыбается. Коса каштановых волос лежит на ее груди. Мы, грязные, темные люди, смотрим на нее снизу-вверх, — порог двери выше пола на четыре ступеньки, — мы смотрим на нее, подняв головы кверху, и говорим ей какие-то особые слова, — они находятся у нас только для нее. У нас в разговоре с ней и голоса мягче, и шутки легче. У нас для нее — все особое. Пекарь вынимает из печи лопату румяных кренделей и ловко сбрасывает их в передник Тани. Она исчезает быстро, как мышонок.
Но после ее ухода мы долго приятно говорим о ней — все то же самое говорим, что говорили вчера и раньше, потому что и она, и мы, и все вокруг нас такое же, каким оно было вчера и раньше. Это очень тяжело и мучительно, когда человек живет, а вокруг него ничто не изменяется, и если это не убьет насмерть души его, то чем дольше он живет, тем мучительнее ему неподвижность окружающего.
О Тане мы никогда не говорим худо, не позволяем вольной шутки, может быть, потому, что она мелькнет у нас в глазах, как звезда, падающая с неба, и исчезнет; а может быть — потому, что она была маленькая и красивая, а все красивое возбуждает уважение к себе даже у грубых людей. И хотя каторжный труд делал нас волами, мы все-таки оставались людьми.
Кроме нее, никого не было у нас, и никто, кроме нее, не обращал на нас внимания, хотя в подвале обитали десятки людей.
Мы ее любили — этим все сказано. Человек всегда хочет возложить свою любовь на кого-нибудь, хоть иногда он его давит, пачкает, потому что, любя, не уважает любимого. Мы должны были ее любить, ибо больше любить нам было некого.
